2. Партия в шахматы
80 То кресло, где она сидела,
Роскошное, как византийский трон,
На мраморе горело, будто угли,
А зеркало на столбиках резных,
Украшенных резьбою в виде
Двух Купидонов позолоченных, из коих
Один выглядывал из виноградных листьев
(Другой глаза прикрыл крылом), двоило
Свет семисвечников, отбрасывая отблеск
На столик, где навстречу поднималось
90 Сиянье драгоценностей, без меры
Насыпанных в обитые сатином
Шкатулки; из флакончиков хрустальных,
Стеклянных, костяных, небрежно
Оставленных открытыми, змеились
Ввысь сотни странных ароматов,
В природе небывалых, разжигая
И отупляя чувства; поднимались
Вдоль комнаты, гонимые дыханьем
Окна открытого, подкармливая пламя
100 Высоких свеч, и улетали дымом
Вдоль потолка деревянного, теряясь
В резных провалах.
Цельный ствол в камине
Горел, пропитанный в морских скитаньях медью,
Оранжевым и зеленью, и в этом
Печальном свете плыл резной дельфин.
Над кружевом старинного экрана
Прекрасная, как вид на райский сад,
Лесная сцена: превращенье Филомелы,
110 Что варваром-царем была когда-то
Так дико изнасилована. Голос
Афинской девы, обращенной в соловья,
Один лишь грубому насилью неподвластный,
Всю наполнял пустыню; и поныне
Рыдает дева, и поныне соловей
Захлебываясь, щелкает и свищет
В нечистые бальзам вливая уши.
Предания глубокой старины
Со стен пытались говорить; и тени
120 Склоняясь, обветшалые, смотрели.
Шаги прошелестели по ступеням.
Ее власа под щеткою искрились,
В слова почти переливаясь, но
Все замерло, оборванное грубо.
“У меня что-то плохо с нервами. Совсем сдают к вечеру. Останься, а?
Поговори со мной. Почему ты никогда ничего не говоришь. Говори.
О чем ты думаешь? Что ты думаешь? Что?
Я никогда не знаю, что же ты думаешь. Думай! “
“Я думаю, мы на крысином Невском,
130 Где мертвецы порастеряли кости.”
“О боже, что это за шум?”
Сквозняк под дверью.
“А это? Что они там вытворяют?”
Ничего, и снова ничего.
“Ты
никогда ничего не знаешь? Не видишь? Не помнишь?”
Я-то помню.
Ныне перлы, что было его глазами.
140 “Ты жив или нет? Есть ли хоть что-нибудь у тебя в голове?”
Но
“Моей любви лишиться навсегда-а-а...”
Так это элегантно
Так интеллигентно.
“Ну и что мне теперь делать? Что я буду делать?
Вот выскочу на улицу, в чем есть, и волосы распущены, вот так?
Что мы будем делать завтра? И вообще?”
Горячая ванна в десять.
А если будет дождь, то крытая машина к четырем.
150 И мы сыграем партию в шахматы,
Тря усталые глаза и ожидая стука в двери.
Когда Лилькин муж увольнялся из рядов,
Я ей так прямо и сказала -
ПОТОРОПИТЕСЬ ПОРА
Алик вот-вот вернется, приведи-ка себя в норму!
Он же захочет знать, куда ты спустила бабки, которые он тебе давал,
Между прочим, на зубы. Я же была при этом, уж мне ли не знать.
Выдери-ка все, Лилечка, и сделай-ка челюсть
Он говорил, на тебя просто нет сил смотреть.
160 И мне, кстати, тоже противно, и не мешало бы тебе подумать о
бедном Алике
Четыре года с автоматом, человек захочет пожить,
А не с тобой - найдутся другие.
- Другие? - говорит она. - Да, - говорю я, - другие.
Тогда я буду знать, кого благодарить, говорит она, и смотрит эдак
прямо на меня.
ПОТОРОПИТЕСЬ ПОРА
Не нравится, не слушай, можешь продолжать в том же духе,
сказала я.
Других и без нас хватает.
Только если твой Альберт сделает ноги, не говори, что тебя не
предупреждали.
170 Да стыдно же, говорю, выглядеть такой развалиной!
(А ей всего-то 31)
Ну, рожа у ней вытянулась, я, говорит, ничего не могу поделать.
Это все таблетки, ну, те самые, ты знаешь, чтобы не залететь.
(Она уже пять раз была в клинике, а от Жорки чуть не сдохла);
Мне, говорит, сказали в аптеке, что без побочных, но я с тех пор
уже никогда не чувствовала себя как раньше.
Да ты НАСТОЯЩАЯ дура, я говорю.
Если уж Алик не дает тебе покоя, тут никуда не денешься.
Но коли ты детей не хотела, зачем лезла замуж!
Короче, в воскресенье Алик наконец был дома,
180 Они запекли по этому случаю окорок,
И меня позвали, как говорится, с пылу с жару.
ПОТОРОПИТЕСЬ ПОРА
ПОТОРОПИТЕСЬ ПОРА
Спокнок Боб,
Спокнок Лиз,
Спокнок Шур,
Спокнок. Баиньки. Спокнок. Спокнок.
Спокойной ночи, милые дамы, спокойной ночи, спокойной ночи.
|
II. A Game of Chess
The Chair she sat in, like a burnished throne,
Glowed on the marble, where the glass
Held up by standards wrought with fruited vines
From which a golden Cupidon peeped out
(Another hid his eyes behind his wing)
Doubled the flames of sevenbranched candelabra
Reflecting light upon the table as
The glitter of her jewels rose to meet it,
From satin cases poured in rich profusion;
In vials of ivory and coloured glass
Unstoppered, lurked her strange synthetic perfumes,
Unguent, powdered, or liquid — troubled, confused
And drowned the sense in odours; stirred by the air
That freshened from the window, these ascended
In fattening the prolonged candle-flames,
Flung their smoke into the laquearia,
Stirring the pattern on the coffered ceiling.
Huge sea-wood fed with copper
Burned green and orange, framed by the coloured stone,
In which sad light a carvéd dolphin swam.
Above the antique mantel was displayed
As though a window gave upon the sylvan scene
The change of Philomel, by the barbarous king
So rudely forced; yet there the nightingale
Filled all the desert with inviolable voice
And still she cried, and still the world pursues,
“Jug Jug” to dirty ears.
And other withered stumps of time
Were told upon the walls; staring forms
Leaned out, leaning, hushing the room enclosed.
Footsteps shuffled on the stair.
Under the firelight, under the brush, her hair
Spread out in fiery points
Glowed into words, then would be savagely still.
“My nerves are bad tonight. Yes, bad. Stay with me.
“Speak to me. Why do you never speak. Speak.
“What are you thinking of? What thinking? What?
“I never know what you are thinking. Think.”
I think we are in rats’ alley
Where the dead men lost their bones.
“What is that noise?”
The wind under the door.
“What is that noise now? What is the wind doing?”
Nothing again nothing.
“You know nothing? Do you see nothing? Do you remember
Nothing?”
I remember
Those are pearls that were his eyes.
“Are you alive, or not? Is there nothing in your head?”
But
O O O O that Shakespeherian Rag—
It’s so elegant
So intelligent
“What shall I do now? What shall I do?”
“I shall rush out as I am, and walk the street
“With my hair down, so. What shall we do tomorrow?
“What shall we ever do?”
The hot water at ten.
And if it rains, a closed car at four.
And we shall play a game of chess,
Pressing lidless eyes and waiting for a knock upon the door.
When Lil’s husband got demobbed, I said—
I didn’t mince my words, I said to her myself,
HURRY UP PLEASE ITS TIME
Now Albert’s coming back, make yourself a bit smart.
He’ll want to know what you done with that money he gave you
To get yourself some teeth. He did, I was there.
You have them all out, Lil, and get a nice set,
He said, I swear, I can’t bear to look at you.
And no more can’t I, I said, and think of poor Albert,
He’s been in the army four years, he wants a good time,
And if you don’t give it him, there’s others will, I said.
Oh is there, she said. Something o’ that, I said.
Then I’ll know who to than, she said, and give me a straight look.
HURRY UP PLEASE ITS TIME
If you don’t like it you can get on with it, I said.
Others can pick and choose if you can’t.
But if Albert makes off, it won’t be for lack of telling.
You ought to be ashamed, I said, to look so antique.
(And her only thirty-one.)
I can’t help it, she said, pulling a long face,
It’s them pills I took, to bring it off, she said.
(She’s had five already, and nearly died of young George.)
The chemist said it would be all right, but I’ve never been the same.
You are a proper fool, I said.
Well, if Albert won’t leave you alone, there it is, I said,
What you get married for if you don’t want children?
HURRY UP PLEASE ITS TIME
Well, that Sunday Albert was home, they had a hot gammon,
And they asked me in to dinner, to get the beauty of it hot —
HURRY UP PLEASE ITS TIME
HURRY UP PLEASE ITS TIME
Goonight Bill. Goonight Lou. Goonight May. Goonight.
Ta ta. Goonight. Goonight.
Good night, ladies, good night, sweet ladies, good night, good night.
|
